Одна красивая женщина пришла в полицию, устало села в табурет и говорит:
— Я хочу подать заявление о преступлении.
Её спрашивают:
— Что случилось, женщина? Жестокое групповое изнасилование?
— Нет. Покушение на убийство.
— Чего?
— Государственного деятеля.
— Кого?
— Путина Владимира Владимировича.
Ну, все обалдели, конечно, стали скакать по этажам к начальству, как умалишенные. Примчались всякие званием выше сержанта. Открыли блокноты, достали карандаши. Приготовились:
— Рассказывайте, женщина. Максимально подробнее.
— Сижу, значит, я в одноклассниках. Вдруг читаю одного оппозиционера на Эхе. А он и говорит: «Я бы этого Путина удавил, гадину такую». Фамилия его N.
Все кругом засмеялись.
Замначальника отдела привел её в свой кабинет, посадил на стул, с которого сперва смахнул выбитые зубы и оттер кровь газеткой, и вкрадчиво говорит:
— Женщина, поймите, это оборот речи. Он его иносказательно хотел умертвить, а не в самом деле. Кроме того, скажу вам по секрету: многие люди кругом хотели бы того же.
— Чего?
— Кирдык, — ответил майор, провел пальцем по горлу и подмигнул ей. — Всё в три раза подорожало. Разве ж вы в магазины не ходите?
Красивая женщина посмотрела на него, как на сумасшедшего, и проговорила:
— А как же идея?
— Но идея чего?
— Я лучше пойду, — сказала она, устало взяла авоську и вышла вон.
Никто её задерживать не стал.
Вместо того, чтобы идти домой, где у неё сидели голодные дети, эта женщина пошла в прокуратуру. Приходит туда, а там очередь и неприёмный день. Красивая женщина легла на пол, раскинув руки, будто лебединое озеро, и вдруг как заорёт:
— Товарищи! Важное государственное преступление! Хотят убить Путина!
Ну, все опять забегали. Вышел к ней дежурный прокурор. Вежливо поднял с линолеума, отметил изящное колено, отряхнул и отвел в свой кабинет. Спрятал взятку и марки, вытер нос:
— Рассказывайте, женщина.
— В пятьдесят восьмом отделении хотят убить Президента.
— Что? Откуда у вас такая информация?
Женщина всё и выдала, как на духу.
Прокурор засмеялся и спрятал обратно пистолет.
— Видите ли, я тоже в некотором смысле его ненавижу и презираю. Судите сами. У меня пять квартир. Две – в центре, три – в спальных районах. После Крыма они упали в два с половиной раза.
Прокурор встал со стула и заломил руки, резво прогуливаясь по кабинету:
— В два с половиной! Понимаете ли? Раньше это стоило миллион, теперь – триста тысяч! Для чего, спрашиваю я вас? Для Крыма, в который я с детства не езжу? Для колорадского бантика? Я на триста тысяч даже домика во Флориде не куплю! Прежде я мог устрицы каждый день кушать в Бордо, медок, вина там – боже ж мой! А теперь мне даже на Таиланд не хватает! А у меня с прошлого года – две семьи! И как мне их содержать?! Сдалась мне будто эта Новороссия? Чего я там не видал? Ко всему прочему, я теперь ни в Бордо, ни в Таиланд ни ногой. Запрет.
Дежурный прокурор пожал плечами и ударил ногой по тумбочке, будто она была виновата в том, что у него отобрали заграничный паспорт, а кокаин в два раза вырос в цене. Из тумбочки выпали листовки Навального, которые он сегодня распечатал, чтобы расклеить в своём подъезде. Дежурный прокурор дико глянул в красивую женщину и бросился живо собирать их. Одна бумажка попалась ей на глаза.
— Я лучше пойду.
Он посмотрел на неё с сожалением, при другом раскладе она вполне могла бы стать его третьей женой. Эта утончённая, измученная тонкая фигура в библиотекарской шали, небольшая грудь, изломанные страданием губы, серые глаза. Как жалко…
Красивую женщину выпустили вполне спокойно из прокуратуры, после чего она никак всё же не успокоилась, а двинулась сначала в Единую Россию, потом – в Справедливую, далее – в КПРФ, и в конце концов уже – в ЛДПР, где её скрутили и откуда опять сдали в пятьдесят восьмое.
— Я же вас предупреждал, — виновато улыбнулся товарищ майор и застегнул наручники.
Теперь эта красивая женщина сидит в дурке, на Пряжке, считает тараканов в компоте из сухофруктов и каждый день сочиняет в Кремль. Научная экспертиза выявила у неё маниакально-депрессивный психоз. Себя она считает вполне политическим заключенным. Всякое утро, после гимнастики, она поправляет георгиевскую ленточку в волосах, вырывает один листок из тетрадки, которую приносят её голодные дети, слюнявит карандаш и чиркает линованные строчки. Главный врач подкалывает все бумажки и каждую неделю отправляет корреспонденцию майору, а тот уже передаёт папочку в прокуратуру. Прокурор по вечерам делает тише телевизор, и читает третьей жене незамысловатый эпистоляр, тихонечко вместе с ней посмеиваясь.
— Веришь, Кристина, и таких – восемьдесят шесть процентов?!
— Не могу представить, Витя, — отвечает она лениво, откладывает свой маникюр, слюнявит губы и расстегивает любимому штаны, чтобы безуспешно поднять ему вялое эго.
Прокурор ложится в диван и закрывает глаза. Зыбкий образ третьей жены уходит на второй план. Даже изломанная фигура в библиотекарской шали растворяется в мечтах его. Прежде он представлял, как пытает её, выкручивая соски плоскогубцами, но теперь и это не помогает. Вместо серых глаз выплывают пять квартир, две – в центре и три – в спальных районах. В два с половиной раза! Ни Бордо, ни Таиланда! Гадина! И верно, удавил бы…
